Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов - Анна Юрьевна Сергеева-Клятис

ее бурная натура требовала выхода. Так продолжалось до ноября 1902 года. В ночь с 7 на 8 ноября курсистки устраивали в зале Дворянского собрания благотворительный бал. Как впоследствии писала Любовь Дмитриевна в своих воспоминаниях, она заранее знала, что в этот вечер произойдет решительное объяснение. С двумя подругами она сидела на втором этаже, на хорах, и неотступно смотрела на лестницу — знала, что на ней вот-вот должен показаться Блок. Это, конечно, и произошло. Блок рассказывал потом, что сразу направился на хоры, хотя никак не мог знать, что найдет Любовь Дмитриевну именно там. Одним словом, она была, вероятно, не права, когда так яростно отрицала присутствие мистики в их отношениях. Дыхание рока ощущалось обоими ничуть не меньше, чем два года назад, во время ночной прогулки в Боблово после спектакля в костюмах Гамлета и Офелии. Оба понимали, что решительный момент наступил.

Из Дворянского собрания вышли вместе, и Блок сразу начал говорить о своей любви. Это было, несомненно, предложение; он уверял, что ее ответ должен решить всю его жизнь. Любовь Дмитриевна некоторое время пыталась сохранять холодное расположение, отвечала, что больше не любит его, что он опоздал и что прошлое сгинуло безвозвратно, однако он как будто не слушал. В конце концов его красноречие победило — Любовь Дмитриевна ответила согласием. Тогда Блок протянул ей листок бумаги, который она сохранила на всю жизнь, — то была предсмертная записка: «В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне “отвлеченны” и ничего общего с “человеческими” отношениями не имеют. Верую во Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Чаю Воскресения мертвых. И Жизни Будущего Века. Аминь. Поэт Александр Блок»[133]. Уверения Блока в том, что от ответа его избранницы зависит его жизнь, не были гиперболой; он не играл никакой роли. В случае отказа он действительно намеревался покончить с собой.

После этого объяснения был первый поцелуй на морозе в санях, когда он провожал до дома свою невесту, и потом снова встречи в соборах и на улицах, пьянящие поцелуи, которые постепенно преображали чувство из вполне отвлеченного в земное, бесконечные разговоры, зачаровывавшие Любовь Дмитриевну. «Воздух, окружавший нас, звенел теми ритмами, теми тонкими напевами, который Блок потом улавливал и заключал в стихи. Если и раньше я научилась понимать его, жить его мыслью, тут прибавилось еще то “десятое чувство”, которым влюбленная женщина понимает любимого»[134]. Блок писал ей письма, стиль и содержание которых походили скорее на молитву, чем на послание влюбленного юноши: «Ты — мое Солнце, мое Небо, мое Блаженство. Я не могу без Тебя жить ни Здесь, ни Там. Ты Первая моя Тайна и Последняя Моя Надежда. Моя жизнь вся без изъятий принадлежит тебе с начала и до конца. Играй ей, если это может быть Тебе Забавой. Если мне когда-нибудь удастся что-нибудь совершить и на чем-нибудь запечатлеться, оставить мимолетный след кометы, все будет твое, от Тебя и к Тебе. Твое Имя здешнее — великолепное, широкое, непостижимое. Но тебе нет имени. Ты — Звенящая, Великая, Полная, Осанна моего сердца бедного, жалкого, ничтожного. Мне дано видеть тебя Неизреченную»[135]. Здесь и мистический опыт восприятия адресата как существа высшего порядка, и воспеваемый этому существу гимн, включающий множественность имен, которые отражают множественность ипостасей. И самоуничижение, и упование на помощь свыше для достижения хотя бы мимолетного успеха, и обещание посвятить все плоды своих трудов прославляемому божеству. Все-таки Любовь Дмитриевна была во многом права, подмечая отвлеченность взгляда, которым смотрел на нее жених. Те же мотивы звучали и в стихах:

Я, изнуренный и премудрый,

Восстав от тягостного сна,

Перед Тобою, Златокудрой,

Склоняю долу знамена.

Конец всеведущей гордыне —

Прошедший сумрак разлюбя,

Навеки преданный Святыне,

Во всем послушаюсь Тебя.

Зима пройдет — в певучей вьюге

Уже звенит издалека.

Сомкнулись царственные дуги,

Душа блаженна, Ты близка.

Однако в это счастливое предсвадебное время Любовь Дмитриевна словно перестала замечать опасность, исходившую от такого преклонения. Она упивалась своим чувством и в любви Блока не хотела видеть скорее религиозный, чем любовный экстаз. Ее письма этого времени полны нежных признаний и ожидания чего-то большего, еще неизведанного и, конечно, прекрасного: «Мой бесконечно дорогой, милый, единственный! Нет у меня слов, чтобы сказать тебе все, чем полна душа, нет выражений для моей любви, я не умею сказать, как мне хочется скорей, скорей быть опять с тобой... Прости мне, что я мало пишу тебе и ничего не умею высказать! Но ведь ты, я знаю, ты должен меня понять, должен почувствовать, что я живу и жила лишь для того, чтобы давать тебе счастье и что в этом мое единственное блаженство, назначенье моей жизни, мой любимый, дорогой, моя радость, мое все... потому что я люблю тебя...»[136] Отметим в скобках, насколько проще мыслит и выражает свои мысли Любовь Дмитриевна, которая обеими ногами стоит на земле, смотрит на свою пробудившуюся любовь трезвыми глазами молодой, но настоящей женщины, стремящейся только к одному — не к поклонению, а к семейному счастью.

25 мая 1903 года Александр Блок и Любовь Менделеева обручились в университетской церкви, а 17 августа в Боблове состоялась их свадьба. Свадьбу назначили на 11 часов утра. День был дождливым и прояснился только к вечеру. Букет для невесты, заказанный из Петербурга, не поспел к сроку, и Блок с матерью нарвали крупных розовых астр в шахматовском цветнике. Венчание происходило в старинной, живописно расположенной церкви Михаила Архангела соседнего села Тараканова. Блок со своими родственниками приехал в церковь рано и долго ожидал невесту. Наконец подъехала тройка с Любовью Дмитриевной, которую сопровождал и ввел в церковь ее отец. М. А. Бекетова вспоминала: «Невеста венчалась не в традиционных шелках, что не шло к деревенской обстановке: на ней было белоснежное, батистовое платье, нарядное и с очень длинным шлейфом, померанцевые цветы, фата. На прекрасную юную пару невозможно было смотреть без волнения. Благоговейные, торжественные, красивые. Даже старый священник, человек грубый и нерасположенный к нашей семье, был видимо тронут и смотрел с улыбкой на жениха и невесту»[137].

После венчания молодых встречали крестьяне, подносили им хлеб-соль и белых гусей; на пороге бобловского дома, куда молодые подъехали на нарядной тройке, их осыпали хмелем. Во дворе дома собрались крестьяне, которые пели величания, пока наверху шел свадебный пир. Так что свадьба Блока и Любови Дмитриевны была овеяна русскими народными обычаями, наполнена богатой символикой и при желании могла быть прочитана и наверняка была прочитана молодыми как значимый и многоплановый текст. В тот же день они уехали из Боблова в Петербург, где в квартире отчима Блока было приготовлено для них отдельное жилье. Войти туда можно было из общей прихожей, но в целом комнаты были, как бы сейчас их назвали, «изолированными», и молодые могли там жить вполне уединенно. Хочется сказать, что с этого момента началась их счастливая семейная жизнь. Однако жизнь началась на самом деле весьма и весьма странная.

Очень откровенные воспоминания Любови Дмитриевны бросают слабый свет на ту драму, которая стала разворачиваться между мужем и женой фактически сразу после свадьбы. С одной стороны, она пытается объяснить и оправдать странности в отношении к ней Блока ранней и коверкающей его представления о любви физической близостью с женщинами легкого поведения, с другой — не может скрыть обиды, оставшейся на всю жизнь:

«Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита принималась Сашей всерьез. Я до идиотизма